Коля затащил нас в подвальчик.
"Политбюро", может, "Трибунал", не помню.
В яркой вспышке озарения некоторые факты прошлого как бы подтаяли.
Ларионычу ужасно понравились полки с книгами и портретами бывших вождей. Там почти все были выставлены, как на иконостасе. Даже те, которые были убиты пулями, пошедшими на подвеску Конкордии Аристарховны. Ларионыч незамедлительно потребовал у официанта известную книгу, в которой Лев Давидович Троцкий безапелляционно утверждал, что искусство пейзажа не могло возникнуть в тюремной камере. Ларионыч был уверен, что это чушь. Плесень на стенах камеры интереснее любого пейзажа. Если начистоту, заявил нам Ларионыч, самые прекрасные полотна мира - это камерная плесень.
Официант понял Ларионыча правильно.
"Значит, водочки, - записал он. - Что еще?"
Мы отмахнулись. Ларионыч говорил беспрерывно.
Все сказанное им было одним бесконечным предложением, в котором уместилось все: питерская погода, мой недописанный роман, неоправданные путешествия, неожиданная жалоба на то, что вот он, Ларионыч, в раннем детстве много раз перечитывал непонятный роман "Что делать?", а "Путешествия Гулливера" попались ему только в школе. Правда, попадись ему "Путешествия" раньше, говорил и говорил Ларионыч, он, наверное, неправильно бы все понял. В самом деле, какой смысл читать о придуманных чудесах? В годы счастливого детства летающие острова уже парили над нашими головами, а казенные заведения были заполнены замшелыми струльдбругами, а лилипуты вовсю издевались над великанами.
"Заканчивай роман и сразу обратно в Питер!" - время от времени повторял Коля.
Мы посмеивались его нетерпению.
Мы расставались всего на неделю.
Что нам какая-то неделя? Мы бессмертны. Отпущенное нам время бесконечно. Оно вмещает в себя абсолютно все: и римских рабов, и мрачные египетские пирамиды. Первая мировая тоже входит в наше общее время. И пунические войны, и походы персов и греков, и плаванья доисторических мореходов вокруг ойкумены. Вся история человечества вплавлена в наше общее время, как муравьи в янтарь, всё входит в один объем - галактики, звезды, запредельные миры, чудесная расширяющаяся Вселенная, пронизанная светящимися трассами необыкновенных ченнелинговых сообщений. Мы бессмертны, мы молоды, ничто для нас не может оборваться, мы будем жить вечно, -
нет плохих вестей из Сиккима.
4
На канале Грибоедова ангел-хранитель Ларионыча, пьяно и нагло расположившийся на его плече, сделал строгое замечание пожилому менту за расслабленную походку и похотливый рот, отчего тот нервно начал на нас оглядываться. Но я отшил мента вопросом: "Чиный нэр хэн бэ?" Он тут же отпал, приняв нас за распоясавшихся иностранцев.
"Ус уух. Выпить бы".
Ларионыч продолжал говорить.
К моменту окончательного прощания у Коли выработалась стойкая аллергия на водку. Пришлось заказать по рюмочке коньяка в каком-то баре на Невском. Рюмочки выбирал мрачный Коля. "Это чаши для крюшона", - деликатно подсказал бармен, пораженный его мрачностью. Коля не ответил. За окном начал сеять дождь, понесло нежным туманом, растравой сердечной. Мы плыли сквозь плотную влажную мглу, как меланхоличные прямоходящие рыбы. Потом Ларионыч все-таки поймал такси:
- В Пулково!"
Геннадий Прашкевич."Нет плохих новостей из Сиккима". Повесть.
Будет опубликована в одном из ближайших номеров журнала "Полдень, XXI век".
UPD
Повесть опубликована в 2-х номерах "Полдня", мартовском и апрельском, за 2008 год.
Journal information